Утро Одессы. Юрий Трусов

…..  Фельдмаршалом возвратился Суворов на юг Украины в 1796 году. Новые победы, одержанные им в польскую кампанию, еще более упрочили его славу. Но ни самый высокий чин русской армии, ни почести, которые с запозданием, скрепя сердце, все же воздала ему императрица, не вскружили ему голову, не сделали его ни важным, ни тщеславным.

Он по-прежнему был таким же скромным, простым Суворовым, ненавистником барской праздности и лени, неспособным почивать на лаврах. И снова его потянуло туда, где он больше всего был нужен, — на берега черноморские, заканчивать начатое им здесь строительство новых городов, гаваней, укреплений…

В Одессе Суворов появился неожиданно. Стремительный как всегда, на своем любимом казачьем коне сразу обскакал он весь город, побывал в крепости, в порту. Ему хотелось как можно скорее своими глазами увидеть все, что возникло здесь за два года его отсутствия. А изменилось за это время многое. Неузнаваемым стал Хаджибейский форштадт. На месте кривых переулков, ордынских землянок и понор, крытых лошадиными и верблюжьими шкурами, пролегли теперь прямые улицы из красивых двухэтажных казенных, а больше так называемых партикулярных (гражданских)зданий итальянского типа — с нишами, колоннами, балконами. Дома были построены из местного камня — золотистого ракушечника. Принадлежали они дворянам или купцам.

[image src=»http://odessakatakomby.com/wp-content/uploads/2013/10/100YEARS006.jpg» width=»300″ height=»297″ align=»left» stretch=»0″ border=»0″ margin_top=»» margin_bottom=»» link_image=»http://odessakatakomby.com/wp-content/uploads/2013/10/100YEARS006.jpg» link=»» target=»» hover=»» alt=»» caption=»» greyscale=»» animate=»»]
Бедные землянки и убогие лачужки переместились на окраины города, в его слободки — Пересыпь, Молдаванку, а также в ближайшие деревни и хутора.

Щурясь от яркого весеннего солнца, Суворов с интересом разглядывал большое красивое здание, принадлежащее генералу князю Волконскому. Оно было похоже на замок, обнесенный каменными строениями. (это здание впоследствии было куплено у Волконского бароном Ренно и превращено в гостиницу. Здесь в 1823 году жил Пушкин)

Внимание Александра Васильевича привлекла также обширная Базарная площадь, окруженная деревянными лавками. К площади вели строящиеся в две линии каменные и деревянные магазины — будущий гостиный ряд.

Не ускользнули от его взора и склады для хлеба, три ветряные мельницы, глиняные сараи, где размещались фабрики, делающие пудру и сальные свечи.

[image src=»http://odessakatakomby.com/wp-content/uploads/2013/10/310px-Карантинная_гавань_Одессы._Конец_19_в._Литография.jpg» width=»300″ height=»180″ align=»right» stretch=»0″ border=»0″ margin_top=»» margin_bottom=»» link_image=»http://odessakatakomby.com/wp-content/uploads/2013/10/310px-Карантинная_гавань_Одессы._Конец_19_в._Литография.jpg» link=»» target=»» hover=»» alt=»» caption=»» greyscale=»true» animate=»»]Новый город был не похож на другие черноморские города — Николаев и Севастополь. Здесь было больше шумного оживления, яркой пестроты костюмов, иноземного говора, меркантильной суеты. Она, эта пестрота и суета была везде — и на улицах, и в гавани, и в греческих кофейнях на берегу моря, где, прихлебывая крепкий кофе, негоцианты совершали свои коммерческие сделки. Этот торговый дух особенно чувствовался в гавани, — там на рейде стояло много русских и иностранных купеческих кораблей. Некоторые суда, пришвартовавшись к пристани, выгружали товары. Оживленная, шумная толпа торговцев и моряков встретила Суворова у глиняных зданий карантина и таможни.

Новая гавань вызвала большой интерес у Суворова. Малая жесте — так называемый Платоновский мол, пристанище для судов гребной флотилии, получивший свое название в честь фаворита царицы Платона Зубова; новые длинные, во всю Карантинную гавань, казармы для матросов, а выше, на склоне берега, красивый дом де Рибаса понравились Александру Васильевичу.

Да и весь город, так чудесно поднявшийся на месте турецко-татарской деревушки, произвел на него отрадное впечатление. Суворов хотел было уже направить своего коня к дому де Рибаса, чтобы от души поблагодарить его за усердие перед отечеством, как вдруг взгляд фельдмаршала упал на казаков-черноморцев, которые, сгибаясь под тяжестью, тащили на плечах сосновые сваи для постройки адмиральской пристани. Александр Васильевич сразу остановил лошадь.

— Помилуй бог! Что за странный заморенный вид у этих воинов? Они еле ноги волочат! И какие у всех худые лица. Словно у защитников крепости, что много дней томились без пищи в осаде… Разве такими должны быть российские чудо-богатыри? Суворов подъехал к черноморцам поближе. При виде фельдмаршала казаки сбросили свою кладь с плеч — бревна глухо грохнулись на землю.

Что вы, братцы, еле ногами двигаете? Иль плохо кормлены? — спросил с легкой иронией фельдмаршал. Черноморцы угрюмо молчали.

— Правду говорите. Я — Суворов.

— Да какое кормление! Хлеб с землей едим, — раздался сзади несмелый голос.

— Кашу с червями на обед…

— Мрем с голодухи.

— Вся команда наша вымерла. Последние остались… Суворов легко спрыгнул с коня. Отдал поводья одному из черноморцев и спросил:

— Где кашевары? Знаешь?

— Точно так, ваша светлость!

— Hу, веди меня к ним живее.

И пяти минут не прошло, как Александр Васильевич уже пробовал вонючее варево, кипевшее в котлах. И не только сам пробовал, но и заставлял есть затхлую сухую кашу и господ офицеров, и командиров частей, где варилась эта «пища», угощал интендантов. Даже самого военного коменданта Одессы. генерал-майора Федора Ивановича Киселева попотчевал ею.

А как Суворов разнес интендантов и самого градостроителя, ведающего провиантским снабжением — Иосифа Михаиловича де Рибаса! Особенно бушевал он, когда на складах обнаружил гнилой, червивый провиант, от которого болели и умирали люди. Не позабыл фельдмаршал заглянуть и в недавно построенные казармы, где в сырости и холоде ютились казаки черноморского гренадерского корпуса.

Много бесчеловечного и преступного открылось Суворову, и он гневно упрекнул в приказе командующего дивизией князя Григория Семеновича Волконского, владельца роскошного особняка, которым он еще недавно любовался.

Но самое ужасное лихоимство, из-за которого гибли сотни людей — солдат и казаков, строящих Одессу, Суворов увидел, когда стал проверять хозяйство де Рибаса. Это по его вине смертность в Одессе среди рядовых дошла до одной четверти штатного состава войск в год!

Люди умирали и от плохого питания и от гнилой питьевой воды, от простуды, которую получали в сырых и хо­лодных жилищах, от изнурительных работ…

Александр Васильевич глядел на длинные колонки фамилий погибших, и перед его глазами как бы вставали в ряды крепкие, сильные чудо-богатыри, с которыми не раз он добивался победы в сражениях. Руками этих погибших людей можно было построить десяток таких городов, как Одесса! С душевной болью он свернул листы с именами погубленных — все, что осталось от неведомо где похороненных воинов.

Суворов умел владеть своими чувствами и подавил гнев. Он не мог выгнать со службы вельможных преступников. Не только де Рибаса или Волконского, но даже меньшую сошку, как, например, генерал-майора Киселева. Слишком сильны они были своими связями при дворе императрицы. Никогда не даст их в обиду царица и ее любимец Платон Зубов.

Но он, Суворов, сделает все, что в его силах. И Александр Васильевич тотчас отдал приказ: немедленно удалить со службы наиболее виновных в преступлениях соучастников де Рибаса и Волконского.

И вот тут-то перед Суворовым во всей своей зловещей неприглядности предстал вице-адмирал. Де Рибас дал тысячу червонцев для подкупа кого следует, чтобы показать в отчетах погубленных им казаков и солдат живыми, а потом — в новых отчетах — снова показать их умершими. Таким образом он хотел свою вину в смерти сотен людей свалить на Суворова (Суворов. Документы, т. III).

Честный и прямой, Александр Васильевич был потрясен интригой вице-адмирала и уехал в Тульчин подавленный.

В письме Ивановичу Хвостову от 16 апреля 1796 года Суворов писал: «Третий бугский [батальон] простительнее других.

Казачья пешая команда вымерла в Одессе — из 150 человек, а сверх того 6 — в одну последнюю неделю. Полоцкий (полк) был в Тирасполе в сырых казармах недалеко от князя Г. С. Волконского. Что на это скажете?.. Сердце мое окровавлено больше об Осипе Михайловиче, нежели о торговой бабе Киселеве. В С.-Петербург, первый видя мой оборот сюда, утая зло… послал тотчас 1000 червонцев, чтоб воскресить больных по лазарету и меня омрачить».

Да, крепко окровавил сердце Суворову черными делами своими Иосиф де Рибас.

Близко принимая к сердцу все беды и несчастья армии и флота, Суворов всеми силами старался приостановить заболевания и смертность среди солдат и матросов. Он открыто вступил в неравную борьбу с де Рибасом, хотя знал, что вряд ли добьется успеха.

Видя, что в Одессе, по воле ее градостроителя и коменданта, продолжаются злоупотребления, 5 мая 1796 года он написал смелое письмо брату всемогущего фаворита императрицы, своему зятю Николаю Александровичу Зубову, рассчитывая, что содержание письма станет известным Платону Зубову и самой Екатерине II. В каждом слове его — тревога, глубокое душевное страдание за обиды, чинимые русской армии и флоту. Вот оно:

«Время проходит, люди мрут, суда гниют. Князь Платон Александрович (Платон Александрович Зубов). знает, сколько ныне в лом и пред сим было против прежнего. Найдет, что оба уменьшились, а у турков флоты возросли, многочисленнее и несказанно исправнее наших.

Не без военных видов…

У Осипа Михайловича при мне умирает против прежнего 1/4 доля, другой месяц будет умирать 1/8 доля, а третий и 16-я. Киселеву (комендант Одессы) я послал паспорт: под Очаковом он из Астраханского гренадерского полку уморил в 2 месяца 700. Зато от князя Григория Александровича(Григорий Александрович Потемкин) был лишен полку. Вот все его достоинство! Чего ради я его никогда не хочу у себя иметь» (Суворов. Документы, т. III)

Однако все усилия Суворова оздоровить обстановку в одесском гарнизоне сильно тормозились. А сам градостроитель по-прежнему был неуязвим. Лишь только через несколько месяцев, когда 6 ноября 1796 года умерла Екатерина II, над ним, как, впрочем, и над всеми ее вельможами, нависли грозовые тучи. Новый самодержец Павел I ненавидел всех любимцев своей матери, и с его восшествием на престол многие из них ушли в отставку (Де Рибас был отстранен от должности в начале 1797 года и уехал в Петербург, где умер в декабре 1800 года).

Суворову было еще труднее ужиться с самодуром императором Павлом, чем с его матушкой Екатериной II. Гениальный полководец не мог не восстать против опруссачивания русской армии, за что и был отправлен в ссылку. Но уже через год император должен был снова вернуть его в ряды армии, и Александр Васильевич увенчал свою долгую славную жизнь бессмертным походом русских по снежным Альпийским вершинам.